Стихи, просто стихи

РЕКЛАМА НА ФОРУМХАУС

Навеяно женской Лаской))

Еще нам не поздно исправить ошибки,
Есть еще время, чтоб новые сделать.
Не стоит дары принимать за наживку,
И стоит петь песни пока не отпелось.
Мы можем пока уживаться с вещами,
Считая невзгоды моделью удачи.
И гадкий утенок - всегда обещанье,
И первый намек на решенье задачи.

1969

Арик Крупп.

 

Нет ни радости,ни боли -
Лишь следы на белом поле.
Ниоткуда. Никуда.
Лишь следов ерунда.

Нет ни смысла ни порядка.
Чисто-чисто, гладко-гладко.
Ни любви, ни снов, ни слов -
Геометрия следов.

Без кровинок, без страданий
Все изрезано следами:
След на след - кресты разлук,
Двух клинков негромкий стук.
И опять - своей дорогой.
Будет много, будет много,
Много-много белых лет
Одинокий
каждый
след

 

Эх, как хозяин топика помещу таки сюда мою любимую вещь..
Пусть не чистый стих, но поэтика произведения поражает..
Поэтика и смысл.. Обожаю неизвестную украинскую барышню))

ДЬЯВОЛ НА ПЕНСИИ

"Но он, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний? На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставивши его едва живым. По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самарянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился и, подошед, перевязал ему раны, возливая масло и вино... Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?.. " (Евангелие от Луки)

Дьявол любил ходить в церковь.

Он любил сиротски белые стены маленьких провинциальных церквушек, похожих на кладовки с наивной бутафорской утварью, и величественную сиреневую пыль собора Парижской Богоматери, непробиваемую лепную броню остроконечных католических костелов и хмурый загробный мрак кремлевских церквей, уткнувшихся упитанными маковками в рыхлое московское небо.
Он любил ходить туда в будни и в праздники.
Он ходил не из чувства долга, он любил...
Но больше всего Дьявол любил Киевскую Лавру.
Здесь, почему-то только здесь, переступая тяжелые ворота, он всей своей кожей ощущал, что воздух пропитан дыханием его Учителя. И этот воздух был сладок, как в детстве. И в золоте куполов, словно в зеркальной пудренице кокотки, отражалась лучезарность Его улыбки. Такой утешной, светлой и всепрощающей, вопреки всякой логике во веки веков прощающей людям все.
Но главное - небо.
Нигде в мире Дьявол не видел, чтобы голубые глаза Учителя были так близко. Так, словно он стоял перед тобой и улыбался тебе своим прозрачным, солнечным взглядом. Этим взглядом, - Дьявол всегда чувствовал это так явственно, что от желания у него сводило губы, - можно было утолить любую жажду, умыться и смыть с себя весь пепел и прах этого мира.
Дьявол давно уже не видел Учителя. Если бы он пришел к нему, Учитель конечно же принял бы его. Но никогда не стал бы смотреть на него так, как он глядел с небес на своих возлюбленных предателей и ублюдков.
Никогда. Никогда. Никогда.
Особенно теперь.
У Дьявола была депрессия. Победа не принесла ему удовлетворения. Стало скучно. Последние несколько лет Дьявол бездельничал. Ему больше нечего было делать. Кочуя по миру, он лишь угрюмо наблюдал, как люди культивируют в себе его черты и тоскливо констатировал, что герой нынешнего времени в точности списан с него. Этот герой был горд, честолюбив, умен, образован, ловок и хитер, циничен, загадочен, демоничен, талантлив, красив и сексуален. У него был жесткий острый взгляд. Он обладал грацией, живучестью и мертвой хваткой кошки. Соблазнял всех женщин, которые попадались ему под руку, стремился к богатству и власти, и достигал того и другого любой ценой. Короче, кумир ХХI века был в точности таким, каким позабытый богослов Ириней впервые описал его, Дьявола, еще в ХI веке нашей эры.
Но нынешние люди не читали старых богословов. У них были свои романы и фильмы. И эти сюжеты сводили Дьявола с ума. Он, Дьявол, стал одним из самых любимых персонажей. Ему приписывали чувство справедливости, право на высшую кару и правду последней инстанции. Его описывали лучшие писатели. Его играли лучшие актеры. Образ Князя Тьмы был загадочен, демоничен, сексуален, образован, циничен и чертовски обаятелен. Создатели фильмов и книг не сильно стремились сжить врага рода человеческого с лица земли. Его любовно трепали по загривку, приговаривая: "Ах ты, старый проказник, наш милый мерзкий шалунишка!".
Человечество самозабвенно строило Дьяволу глазки.
Дьявол презирал людей, но ничего не мог поделать с ними, ибо они разделяли его точку зрения. Они ценили в себе только его качества и ни в грош не ставили тех, кто ими не обладал.
Дьявол стал их идеалом. Но он не разделял их идеалы.
И ему не оставалось ничего, кроме как уйти на пенсию.
Ведь невозможно причинить зло тому, кто уже причинил его себе сам.
Амен.

Часы на Крещатике пробили три часа дня и пропели: "Як тебе не любити, Києве, мЁй..."
Дьявол придерживался того же мнения. Киев был самым подходящим городом для Дьявола на пенсии. Весь он, до самых краев, был заполнен мутным, бездушным вакуумом медлительного бесчувствия. Его жители напоминали рыбок в аквариуме. Их неспешные, бессмысленные поступки, успокаивали нервы.
Прислонившись к стене, Дьявол долго глядел на толпу.
По тротуарам Крещатика ветер гнал мимо него листопад убогих страстей и желаний. Листопад душ... И все они были одинаково блеклыми и немощными.
Бесконечный людской поток размеренно шел мимо. Шаркали подошвы, стучали каблучки. Обрывки пустых слов тут же таяли без следа. Их глаза и лица были также пусты, как их души.
Пусто. Пусто. Пусто.
Дьявол долго пытался подобрать синоним. Но не смог.
"Пустота, ведь это же - ничего", - подумал он.
"На земле больше нет жизни. Остались дома, тела, троллейбусы. И ни одной живой души. Все они - мертвые..."
"...Нет. Мертворожденные. Ведь для того, чтобы умереть, нужно хотя бы мгновение быть живым..."
Он видел заживо сгнившие зародыши их душ, покрытые коричневой вонючей плесенью. Их души воняли равнодушием. Город смердел равнодушием до самых звезд. Люди ходили по трупам, даже не замечая этого.
Посреди Крещатика лежал человек. У него был инфаркт. Он умирал. Но люди предпочитали думать, что он пьян. Им было удобней думать так. Они шли мимо и спешно, брезгливо давили вспыхивающие в их душах искры человеколюбия, словно окурки сигарет. Каждый, кто проходил мимо умирающего, становился его убийцей.
Некоторые, особенно женщины, забрасывали на Дьявола цепкие взгляды. Высокий мужчина у стены казался им загадочным, демоничным, сексуальным и чертовски привлекательным. У них было ощущение, что он способен соблазнить любую. Их не смущал его пересохший, растрескавшийся до крови рот и острый взгляд убийцы. Они охотно бы облизали этот рот, умирающий от жажды на бледном, как пустыня, лице. Им было бы приятней помочь мужчине со взглядом убийцы, чем умирающему. А помогать умирающему было совсем неприятно.
Лежащий на асфальте умирал.
У этого человека было 3 985 убийц. 3 985 и еще одна. Девушка с неуверенными, мятущимися глазами уговаривала прохожих посетить церковное собрание. Она не смотрела на мужчину, который умирал у ее ног. А люди, не глядя, брали у нее бумажные прямоугольнички с адресом и выбрасывали их в ближайшую урну. Через два часа, раздав все пригласительные в рай, она облегченно вздохнула. В этот момент человек умер.
Дьяволу захотелось спать.
Раньше он презирал людей за их жалкие потребности: спать, есть, ходить к дантисту... Но теперь он завидовал им уже в том, что ровно треть своей жизни они проводили в состоянии беспамятства.
Дьяволу хотелось забыться.
Для этого нужно было убить кого-то и вселиться в его тело. Но убивать не хотелось. Ничего не хотелось. Хотелось спать. Хотелось покоя. Навсегда.
Стоявший у стены человек с воспаленным ртом и растрескавшимся взглядом, медленно растаял в воздухе.
Натягивая на себя валявшееся под ногами тело умершего мужчины, Дьявол невольно усмехнулся: "До чего я докатился? Веду себя, как бомж, который собирает пустые бутылки." Поднявшись с асфальта, он отряхнулся и огляделся вокруг. Как и следовало ожидать, его воскрешение не произвело на прохожих никакого впечатления.
"Да, - подумал он, - Не удивительно, что Иисус давно уже не имеет тут успеха. Кого может позабавить трюк с воскрешением, если им все равно умер человек или нет."
Он неприязненно поежился в новом теле, еще хранившем в себе остатки чужой боли. Тело было неуютным и тесным в плечах. Дьявол аккуратно натянул на свои руки кожу пальцев, завел остановившееся сердце и старательно очистил грязь с черного пальто.
Душа покойного стояла рядом и ошарашено смотрела на него.
- Че вылупилась? - огрызнулся он, - В ад!
На совести умершего было 3 986 предательств любимых, друзей, близких. И три смерти, которых он даже не заметил. Не родившийся ребенок его любовницы, сама любовница, умершая полгода спустя от заражения крови, полученного при неудачном аборте, и женщина 78 лет, которая попросила у него в магазине купить ей кусок хлеба. Он ответил, что принципиально не подает милостыню, и тут же забыл об этом. Он не помнил имя девушки, не ставшей матерью его ребенка. Он прожил жизнь, даже не заметив, что она состоит из поступков. Прожил, не живя.
Его ад начался на асфальте Крещатика и не окончится уже никогда. Минута за минутой, век за веком душа его будет гнить в беспросветном мраке одиночества. Ему придется осознать, что такое гнить заживо и быть мертвым, будучи бессмертным. Его ад будет в точности таким, какой была его жизнь.
Дьявол купил билет, сел в троллейбус и поехал в Лавру.
Спускаясь к нижним пещерам, он задрал голову и искупался в небесном взгляде Учителя, раскинувшемся над монастырем, над выцветшими под летним солнцем кронами деревьев, над мутным лезвием Днепра, над городом, испражнявшимся равнодушием.
Он подумал: "Я ничем не хуже."
Издалека этот убаюканный небом город на левом берегу казался несуществующим. Несущественным, в сравнении с бесконечным небосклоном. Спускаясь к нижним пещерам, Дьявол мечтал, как он снимет дом с садом, неподалеку от Лавры. И будет спать в саду в гамаке, чтобы, проснувшись, не видеть ничего, кроме этого голубого, незамутненного миром взгляда.
"Господи, нам обоим пора на пенсию. Поскольку и твоя любовь, и моя ненависть стали одинаково бессильны. Мы оба уже ничего не можем изменить."
Вместе с Дьяволом в церковь вошла девушка.
По ее зажатому лицу, голым ногам и непокрытой голове с несвежей побелкой волос было понятно, что она здесь впервые. Блондинка неуверенно подошла к прилавку, где продавались иконы и, протянув испуганную ладошку с тусклой мелочью, попросила у послушницы свечечку.
Она так и сказала "свечечку". Ее пальцы, с неровными ногтями, покрытыми облезшим зеленым лаком, заметно дрожали.
- Ах ты убожище! - взъерепенилась вдруг дебелая морщинистая баба, которая только что любовно отсчитав деньги, купила себе самую толстую свечу, - И не постеснялась прийти с голыми ногами в Храм Божий! Пошла отсюда!
Блондинка сжалась и отступила на шаг, как уличная собачонка на которую ни за что, ни про что замахнулись палкой. Ее стоптанный каблучок уныло тюкнул о каменную плиту. Никто из прихожан не повернул головы в их сторону.
- Иди! Иди отсюда! Кому сказала!
Это был уже крик.
Баба угрожающе засопела, испуская пары праведной, благочестивой ненависти. Тяжелые щеки и подбородок, испещренные грязью серых морщин, надвигались на испуганную девушку с неумолимостью экскаватора, выполняющего план по валу. Грузная коричневая рука сжимала толстую свечу словно милицейскую дубинку. Ей до смерти хотелось ударить по этому бледному, затравленному лицу с накрашенными губами и размозжить его в кровь. Ни отчаяние в затравленных, бездомных глазах блондинки, ни синяк на ее убогой, еще по детски острой коленке не вызывали у старухи и тени сочувствия.
Ей хотелось...
(Дьявол так явственно почувствовал эту вонь, словно стоял посреди толпы, окружающей гильотину.)
...ее убить!
Судьбы двух женщин предстали пред Дьяволом, как четко расчерченные карты дорог. Вот перекресток, а дальше их путь не долог. Старуха никогда не попадет в рай. И ее душу будут вечно гнать прочь, прочь, прочь в бесконечном мраке ада. А девушка никогда больше не придет в церковь. Сегодня вечером она опять напьется, завтра тоже, через три года спьяну попадет под машину. Все просто. Все скажут: "Сама виновата!.."
Фактически они будут правы. Ибо люди не знают...
Они знают, что им будет проще не знать об этом!
...что ни одно событие в этом мире никогда не объяснялось фактическими причинами. И ни один пешеход не попал под колеса только потому, что переходил дорогу на красный свет.
"Тебе-то что? Уж если кто здесь и имеет полное право быть равнодушным, так это ты!"
Дьявол отвернулся к стене. Там безмолвно страдала икона Божьей матери. Мария в одежде из золотой чеканки глядела на него так, словно собиралась заплакать, и младенец со старческим лицом тоже едва сдерживал слезы.
Богу было все равно, какой длины юбка у блондинки, в какой цвет покрашены ее волосы и есть ли они вообще. Он глядел на нее с бессильной любовью широко открытым голубым небом. И для того, чтобы встретится с его взглядом, девушке достаточно было только выйти из церкви и поднять голову вверх. Но она этого не сделает. Она побредет сейчас домой, глядя себе под ноги, матерясь и проклиная ту минуту, когда ей пришла в голову мысль прийти сюда. И Бог ничего не сможет изменить. Потому что наделил всех своих ублюдков, включая эту старую суку, свободной волей - правом собственноручно мостить себе ад.
"Тебе-то что?! Ведь ты же знаешь, что разница между жизнью и смертью состоит лишь в том, что при жизни еще можно что-то изменить."
Дьявол видел, как с живых людей сдирали кожу, разрезали их на куски, скрупулезно дробили им кость за костью, вливали в беспомощную, пронизанную, отчаянным страхом плоть расплавленный свинец.
"Ну и что?"
Он видел столько убитых и убийц и знал, что убийцы редко бывают хуже убитых.
"Так откуда же во мне эта дешевая человеческая сентиментальность? Ведь я знаю, что стоило бы немного изменить декорации, и эта же блондинка выгнала бы старуху со своей территории пинками под зад. Так какая разница, что сейчас больно ей?"
Икона укоризненно посмотрела на него. А небо - он видел это из открытых дверей - было таким же безмятежно голубым и недостижимым.
Для него.
Но не для них.
И дело не в том, кому сейчас больно. Как бы ни изобретательны были люди в искусстве причинять друг другу боль, любая пытка на этой земле имеет конец. В то время, как ад - бесконечен, из него нет возврата и все страдания там - навсегда, навечно, без перерыва на обед. Там нет даже паузы между двумя ударами, когда палач вновь заносит над тобой руку. Там нельзя потерять сознание от боли. Там нет ни амнистий, ни смерти, которая может положить конец этой пытке. Там только боль, беспросветная, беспредельная, каждому своя, без конца.
И потому самое страшное...
(Страшнее расплавленного свинца, которым заправляют сведенное судорогой, задыхающееся от нечеловеческой боли человеческое горло. Страшнее металлического хлыста, который за несколько часов пропарывает растерзанное тело насквозь. Страшнее асфальтного катка, который неумолимо спрессовывает обреченную плоть в слизкую кровавую лужу.)
... самое страшное, когда у тебя на глазах убивают этого чахлого, несчастного, атрофированного зародыша, именуемого душой. Зародыша, который первый и последний раз попытался открыть глаза.
"Я делал это тысячи тысяч раз. А сейчас эта женщина убивает его у меня на глазах, в то время как я стою, опустив руки, с лицом плаксивого ангела-хранителя! Определенно, мир сошел с ума..." - уныло подумал Дьявол. И вдруг ощутил внутри дано забытую боль бунта.
Боль!
Боль пробежала по его жилам подобно расплавленному свинцу, взорвала нутро. Каждый его зуб наполнился неутоленной жадной болью.
"Больно! Как мне больно-о-о!"
"В конце концов, - мысленно взвизгнул он. - Какого дьявола эта старая карга будет вершить у меня под носом судьбы людей?!
Только потому, что она страдает адской гордыней?
Так здесь есть некто, имеющий куда больше оснований испытывать это чувство!"
Сжимая в руках сломанную свечу, девушка уже шагнула к выходу. Но мужчина с острыми глазами загородил ей путь.
- Куда же вы? - спросил он.
Блондинка мутно посмотрела на него. Он мягко взял ее за локоть. Его взгляд сверкнул обнаженной сталью. И эта сталь была голодна.
- Вы пришли к Богу...
(Икона Божьей матери удивленно открыла глаза...)
- К Богу, а не к этой старой идиотке, - твердо сказал он, отчеканивая каждое слово.
Стоявшие рядом люди испуганно покосились в их сторону. От неожиданности старуха подпрыгнула на месте:
- Да кто ты такой!?.. - раскатисто выплюнула она. И, вдруг, вскрикнула и осеклась, порезавшись о его взгляд. Этот взгляд распарывал ей грудь, как скальпель.
Придерживая девушку за локоть, мужчина в черном пальто вплотную подошел к ощерившейся бабке и глазами вдавил ее в стену.
- Вы пришли в дом Бога, - спокойно продолжал он. - А эта женщина совершила непозволительный поступок. Она пыталась прогнать из светлого дома Господа нашего заблудшую овцу, которая наконец вернулась к своему Отцу... Отцу, который давно уже ждал здесь свое бедное, бесприютное дитя, чтобы распахнуть для него любящие объятия... И теперь Бог покарает ее за это.
(...Божья матерь открыла не только глаза, но и рот...)
Старуха стояла, вжавшись в стену. Белая, как церковная стена, истерично прижимая руки к груди. Он безжалостно посмотрел ей в глаза. И в ее расширенных от страха зрачках отразился красный мрак ада. Не зажженная свеча упала на пол.
- Бог покарает ее за это! - жестко повторил он.
(...Младенец Христос напряженно смотрел на него исподлобья. И даже висевшая рядом отрубленная голова Иоанна Крестителя любопытно приоткрыла мертвые веки...)
Старуха стала страхом. Огромным сгустком, потного трясущегося страха, прижавшегося к выбеленной стене. Одним точным ударом Дьявол вонзил взгляд в сердцевину ее зрачков. Старая женщина закричала, как бесноватая и, вцепившись обломанными ногтями себе в горло, грузно рухнула на пол.
Служба оборвалась, как лопнувшая струна.
В нос ударил острый запах наэлектризованной тишины и паленого мяса.
Дьявол молча добил свою жертву взглядом.
Насмерть.
- Помните, Бог любит вас и никому не даст вас в обиду, - сказал он блондинке. - Пойдите, и поставьте ему за это вашу свечу.
Девушка глядела на него. Ее невидящий взгляд вдруг распахнулся, словно двери темницы. Дьявол чувствовал, как сейчас от его слов в этой затюканной, сжатой в бессильный кулачок душе загорается огонь. Видел, как озаряется изнутри ее серая кожа. Вокруг столпились люди. Улыбнувшись, он выпустил локоть девушки и повернулся к ним. Люди в ужасе таращились на лежавший у его ног, почерневший труп старухи. У этих людей не было лиц. От страха их черты побелели и лица превратились в бессмысленные белые пятна.
- Что случилось? - отрывисто спросил худенький священник с невнятными бегающими яблочками глаз. Его взгляд трусливо старался оббежать острые глаза Дьявола. С их острия все еще капала кровь.
- Грешницу постигла божья кара. - спокойно пояснил ему Дьявол.
- Что? - испуганно переспросил священник. Он надеялся, что ослышался. Его личико с кислой бородкой, скукошилось от ужаса и стало похоже на плохо общипанную дохлую курицу.
- То есть, как это что?! - тяжело ответил Дьявол. - Как это что?!
И хотя их отделяло не меньше пяти метров, священник явственно почувствовал, как мужчина в черном пальто положил свою огромную руку ему на плечо.
- Грешницу постигла божья кара, - повторил он. Его учтивость была угрожающей. - Вы что, не верите, что всех грешников настигает божья кара?
В ответ священник только испуганно замотал головой и попятился назад, стараясь сбросить со своего плеча эту невыносимо тяжелую длань. "Я схожу с ума... Так не бывает!" - обреченно подумал он, чувствуя, что водоворот невозможного затягивает его все глубже и глубже.
- Вы, служитель церкви, не верите, что всех грешников постигает божья кара!
Голос дьявола неожиданно стал гулкий, как удар колокола. И каждое слово било наотмашь, словно пощечина.
- Вы, служитель церкви, не верите?!
Это была угроза.
Голос стал громогласным. Он заполнил собой все пространство маленькой церкви, подобно штормовой волне единым махом, накрывшей хрупкую шлюпку. Голос заливал уши, глаза, рот, проникал вовнутрь. А где-то там, под плитами каменного пола, раздался рев. Смертельный рев разъяренного зверя.
- ВЫ НЕ ВЕРИТЕ!
- Верю! - истошно заорал священник. И, вонзив пальцы в серебряный крест на своей груди, заломил руки к небу и рухнул на колени. - Господи, прости нас грешных!
- Господи, прости нас грешных! - взвыли окружающие, грузно падая на пол. Их лбы глухо застучали об пол, как гнилые арбузы.
Грянула оглушающая тишина. Стало так тихо, что Дьявол услышал дыхание своего Учителя. И шорох его теплой ласковой ладони, которой он погладил своих испуганных детей по их поникшим головам. И шепот...
- Он простит вас, - с сожалением сказал Дьявол и отвернулся.
У него было чувство, будто он только что изнасиловал себя сам.
Но почему-то стало легче.
Выйдя на улицу, он зажмурился от слепящего света. Потом резко запрокинул подбородок вверх и открыл глаза.
Учитель смотрел на него своим безоблачным синим взглядом и улыбался...

ЕМУ?!

"Я и не знал, что у тебя есть чувство юмора, - буркнул Дьявол. И, помолчав, усмехнулся ему в ответ растрескавшимися бледными губами.
"Еще немного и я не выдержу, и пойду в проповедники, - сказал он, - Похоже, я единственный на земле, кто все еще верит в Бога."
"В конце концов, - добавил он про себя, - после выхода на пенсию, каждый заводит себе какое-нибудь дурацкое хобби."

 

Этого поэта сейчас зовут Ланцбергом, а мы как звали так и будем звать:
Лансберг..
Это было чудо - второй курс, ноябрь, выход с маршрута на задрипанном вокзале в городке Карпинск..
Три "бомбы" Волжского (кто помнит, то поймёт)) - на трёх братьев)) Убийственная доза..
И тогда командир нам спел эту песню..
Эх.. Мы прониклись))

Пора в дорогу, старина,— «подъем» пропет,
Ведь ты же сам мечтал услышать, старина,
Как на заре стучатся волны в парапет
И чуть звенит бакштаг, как первая струна.

Дожди размоют отпечатки наших кед,
Загородит дорогу горная стена,
Но мы дойдем — и грянут волны в парапет,
И зазвенит бакштаг, как первая струна.

Послушай, парень, ты берешь ненужный груз,
Ты слишком долго с ней прощался у дверей,
Чужими делает людей слепая грусть,
И повернуть обратно хочется скорей.

Пойми, старик, ты безразличен ей давно,
Пойми, старик, она прощалась не с тобой,
Пойми, старик, ей абсолютно все равно,
Что шум приемника, что утренний прибой.

А если трудно разом все перемернуть,
Давай поделим пополам твою печаль,
Я сам когда-то в первый раз пускался в путь,
И все прощался и не мог сказать "прощай".

Ну что ж, идем, уже кончается рассвет,
Ведь ты же сам мечтал увидеть, старина,
Как на заре стучатся волны в парапет,
И чуть звенит бакштаг, как первая струна.

 

Сквозь сумасшествие безликих буден
И грешных, как в исподней выходных
Корабль судьбы забытый и заблудший
Плывет во мраке сказочен и тих.

И вот, когда он нас на горизонте
Поманит белым парусом, как дым,
Тогда лишь только тянемся к свободе
Поняв и о судьбе заговорив.

Но чаще все становится не нужным
Любовь, измены, утро иль закат,
Мы верим, что из наших тленных судеб
Построит Бог и снарядит фрегат.

И так живя, в надежде на святое
Мы, не задумываясь, уплываем в ад
Не предназначено для нас ничто иное,
Как риторический вопрос: Кто виноват?

 

Виюле родился Андрей Дементьев.

НИ О ЧЕМ НЕ ЖАЛЕЙТЕ
Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.

Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.

Не жалейте своей доброты и участья.
Если даже за все вам — усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство...
Не жалейте, что вам не досталось их бед.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берет он из вашей души.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но еще гениальнее слушали вы.
1977

 

Такого, вроде, не было... Мне - начинающему дачнику очень понравилось... Тем более, что я почти его сосед (всего 12 км. расстояния)
Автор Г.Карапузов - пенсионер-садовод г. Балабаново Калужской обл.

Сад как сад – всего 6 соток.
Что, друзья, не говори –
Я нашёл себе работу
От зари и до зари!

Телевизор не включаю
И не балуюсь вином,
Вечерами не гуляю –
Сразу в сад бегу бегом!

Дома или на работе
Полон я теперь забот:
Обеспечен я работой
На участке круглый год.

Грызунов-мышей пугаю,
Снег под яблоней топчу.
Зайца так я напугаю,
Что за гончую сойду!

И на помощь не надейся
От детей своих родных:
На верёвке не затащишь
Никого из молодых.

То я с птицами воюю,
То с червями или тлёй
И граблями так шурую –
Пыль клубится над землёй.

Не жалея сил и жизни,
Я беседку строил сам:
Воровал бруски и доски
У соседа по ночам.

Измотал своё здоровье,
Нету сил, чтоб погулять,
Симпатичная соседка
Перестала волновать!

Позабыты все романы,
Даже некогда писать –
Мне бы птичьего помёта
Лучше где-нибудь достать!

И остались одни мощи –
Только скулы и мослы:
Видно дачи покупают
Только круглые ослы!

Позабыты воскресенья
И не знаю я суббот.
Днём я делаю варенье,
Ночью варится компот.

Сок варю из помидоров,
Мариную огурцы
И, наверно, очень скоро
Под кустом отдам концы.

И никто из садоводов
На могилу не придёт,
Потому что садоводы –
Очень занятый народ!

Под нагрузкою такою
Повалюсь я, словно куль,
И напишут на могиле
«Здесь покоится куркуль».

 

распечатать, в рамочку и на стенку у входа в дом

Николай Мельников

ПОСТАВЬТЕ ПАМЯТНИК ДЕРЕВНЕ


Поставьте памятник деревне
На Красной площади в Москве,
Там будут старые деревья,
Там будут яблоки в траве.
И покосившаяся хата
С крыльцом, рассыпавшимся в прах,
И мать убитого солдата
С позорной пенсией в руках.
И два горшка на частоколе,
И пядь невспаханной земли,
Как символ брошенного поля,
Давно лежащего в пыли.
И путь поет в тоске от боли
Непротрезвевший гармонист
О непонятной "русской доле"
Под тихий плач и ветра свист.
Пусть рядом робко встанут дети,
Что в деревнях еще растут,
Наследство их на белом свете -
Все тот же черный, рабский труд.
Присядут бабы на скамейку,
И все в них будет как всегда -
И сапоги, и телогрейки,
И взгляд потухший... в никуда.
Поставьте памятник деревне,
Чтоб показать хотя бы раз
То, как покорно, как безгневно
Деревня ждет свой смертный час.
Ломали кости, рвали жилы,
Но ни протестов, ни борьбы,
Одно лишь "Господи помилуй!"
И вера в праведность судьбы.

 

Я долго учил эту песню..
Потом понял, это не песня, её невозможно выучить..
Это песня-настроение..
Есть - поёшь, нет - замучаешься из себя ноты выдавливать))

ДИНЬ-ДИНЬ-ДИНЬ

В лунном сиянье Снег серебрится
Вдоль по дороге Троечка мчится
Динь-динь-динь, Динь-динь-динь,
Колокольчик звенит.
Этот звон, этот звон О любви говорит.

В лунном сиянье ранней весною
Помнятся встречи, Друг мой, с тобою.
Колокольчиком твой Юный голос звенел.
Этот звон, этот звон О любви сладко пел.

Вспомнился зал мне С шумной толпою,
Личико милой С белой фатою.
Динь-динь-динь, Динь-динь-динь,
Колокольчик звенит.
С молодою женой Мой соперник стоит.

 

Да, да вспоминается очень высокий вибрирующий женский голос. Может быть Елена Камбурова.

 

А я сейчас спела... Главное, некому кидаться помидорами... Поэтому даже ничего получилось...

 

Точно не она, простите))
Эту песню всего двое исполняли. Мужчина и женщина.. Самая распространённая стала Чичерина после саунд-трека к фильму Азазель..
Но вообще лучшее исполнение - Смольянинова..
Ещё мужик пел, он мне не нравится, потому даж фамилию не запомнил))
Ну и если речь зашла про Камбурову, не могу и её стороной обойти))
"Капли датского короля, пейте кавалеры"))
Я её любил, пока не знал авторов.. Как и Суханова, в прочем.. Да и сейчас люблю..
Но у Суханова есть собственная вещь, убил он меня ею))
Вальс "Да ну"...

Как незаметно день за днем год пролетает...
Вот уж и март за февралем скоро растает.
Будто вчера мела пурга, выли метели,
А на полях уже снега вдруг потемнели.

Да и весна уйдет с дождем, с новой листвою,
Солнце зальет своим огнем небо седое.
Только слегка махнешь рукой, вспомнишь случайно,
Как над разбуженной рекой птицы кричали.

Так незаметно день за днем жизнь пролетает.
Вот уж и март за февралем тихо растаял.
Только вчера мела пурга, выли метели.
Что же понять давно тогда мы не успели?..

Я вырезал припев, его петь надо))
Но на всякий случай к авторскому праву помещу))

Припев: Ла-лай-ла-лай,
Лай-ла-лай-ла
Ла-лай-ла-лай,
Лай-ла-лай-ла
Это весна уже
От нас ушла...

 

Слова песни
Коричневая пуговка валялась на дороге,
Никто не замечал её в коричневой пыли,
Но рядом по дороге прошли босые ноги,
Босые, загорелые, протопали прошли.
Ребята шли гурьбою по западной дороге,
Алёшка шёл последним и больше всех пылил.
Случайно иль нарочно, никто не знает точно,
На пуговку Алёшка ногою наступил,
—А пуговка не наша, — сказали все ребята, —
И буквы не по-русски написаны на ней!
К начальнику заставы бегут, бегут ребята,
К начальнику заставы скорей, скорей, скорей!
—Рассказывайте точно, — сказал начальник строго,
И карту он зелёную перед собой раскрыл, —
—Среди какой деревни и на какой дороге
На пуговку Алёшка ногою наступил?
Четыре дня скакали бойцы по всем дорогам,
Четыре дня скакали, забыв еду и сон,
На пятый повстречали седого незнакомца
И строго оглядели его со всех сторон.
А пуговки-то нету у левого кармана
И сшиты не по-русски широкие штаны,
А в глубине кармана — патроны для нагана
И карта укреплений советской стороны.
И так шпион был пойман у самой у границы.
Никто на нашу Родину не ступит, не пройдёт.
В Алёшкиной коллекции та пуговка хранится,
За маленькую пуговку — ему большой почёт!

Искала канонический вариант песни, а нашла еще и вот это:
(там много...)
https://www.svobodanews.ru/Transcript/2006/12/16/20061216132430947.html

 

После "Пуговки" мы всегда пытались спеть следующую песню Сергеева, но никак не могли вспомнить всех слов..
Одно на уме - Выхожу на балкон с пулемётом))

Выхожу ввечеру с пулеметом
На родной укрепленный балкон:
Хенде хох, паразит! А чего ты
Ходишь мимо и мне не знаком?
Не дрожи ты, как в лютую стужу,
И не мни перед смертью штаны,
Ты, как только ступил через лужу,
Так нарушил границы страны!

Нет на карте ее и не будет,
Да и карта уже не нужна,
Мы простые спокойные люди,
И у каждого в хате - страна.
И у каждого в хате - держава,
И запасы лежалой еды,
И не надо ни денег, ни славы,
ишь хватило бы только воды...

Бывало, братцы, хуже,
По правде говоря,
Тонули, братцы, в луже,
И шли через моря.
Сдавали, братцы, нервы,
И брали города...
Ай, трефи, буби, червы
Легли, да не туда,
Ай, трефи, буби, червы
Легли, да не туда.

Закурю я сушеную каку...
А че ты нос-то скривил, е-мое?
Ты же первый завяжешься в драку
За какое-то там мумие.
Я свое просушу и просею,
И столку, и готов самосад.
Ну, конечно, не Винстон, не Салем,
Но бесплатный зато аромат.

После третьей глубокой затяжки,
Заглотавши на "ОЛБИ" талон,
Я цепляю гранаты к подтяжкам,
С пулеметом иду ны балкон.
А внизу ты торопишься, бедный,
Нарушаешь границы страны...
Эх, народец пошел нынче вредный -
Все ж измял перед смертью штаны.

Бывало, братцы, хуже,
По правде говоря,
Тонули, братцы, в луже,
И шли через моря.
Сдавали, братцы, нервы,
И брали города...
Ай, трефи, буби, червы
Легли, да не туда,
Ай, трефи, буби, червы
Легли, да не туда.

 

На мой взгляд, замечательная песня (где-то конца 60 - начала 70-х годов) Михаила Ножкина, в том числе на дачную тему:
Песня "Быт заедает" в исполнении М. Ножкина

Друзья мои! Давно ли клятву дали
Не прыгать в паутину брачных уз
И вечерами страстно воспевали
Наш беспокойный холостой союз?
Но время шло – вы все переженились,
Мужьями стали. Так смешно –
Осели, раздались, остепенились,
И внутренне, и внешне изменились.
Лишь я холостяком остался, но…

Мне с жизнью холостой пришлось проститься –
Уж очень этот быт меня заел.
Решил и я, друзья мои, жениться,
Чтоб избежать домашних всяких дел.
Теперь, с супругой время коротая,
Я ощутил женитьбы этой вред:
Она романы модные читает,
А я стираю да варю обед.

Снова быт, снова быт, быт заедает,
И как с ним быть, как с ним быть – прямо и не знаю.

Мы в кооператив анкету сдали:
Построимся – пусть бесятся враги.
И мебель, и бельишко распродали,
И по уши залезли все в долги.
А дом готов, пора переселяться.
Была б кровать – поставили б в углу.
Но, чтоб с долгами, братцы, рассчитаться
Придется спать три года на полу.

Снова быт, снова быт, быт заедает,
И как с ним быть, как с ним быть – прямо и не знаю.

Купили полированную мебель
На радости соседям и гостям.
Кто только ни смотрел, кто только не был,
И все вокруг завидовали нам.
Гостям-то что? Сиди, соси конфетки,
А мне – не тронь, не встань, не ляг, не сядь…
Обедаю теперь на табуретке,
Чтоб на столе следов не оставлять.

Снова быт, снова быт, быт заедает,
И как с ним быть, как с ним быть – прямо и не знаю.

На лето переехали на дачу.
Здоровую овчарку завели,
Чтоб эту дачу не уперли, значит,
И нас бы заодно не унесли.
Красивая собака, дорогая –
Ведь украдут же, ясно дураку.
Не спит собака, дачу охраняет,
И я не сплю – собаку стерегу.

Снова быт, снова быт, быт заедает,
И как с ним быть, как с ним быть – прямо и не знаю.

В искусстве я ценителем был тонким,
И живопись, и зодчество любил.
Теперь вокруг кастрюли да пеленки,
Театры и музеи я забыл.
Сижу у телевизора, старею,
Вдвоем с женой играем в «дурака».
И кто из нас двоих с женой дурнее
Не выяснили мы еще пока.

Снова быт, снова быт, быт заедает,
И как с ним быть, как с ним быть – прямо и не знаю.

А жизнь бежит в заботах неотложных.
Уж четверть века я давно прошел.
Работаю, друзья мои, как лошадь,
А получаю – вроде, как осел.
И целый день приходится носиться:
То в ясли, то на рынок, то к врачу.
А ночью холостая жизнь мне снится –
Я даже просыпаться не хочу.

Снова быт, снова быт, быт заедает,
И как с ним быть, как с ним быть – и черт его не знает!