Исповедь дауншифтера

РЕКЛАМА НА ФОРУМХАУС

дайте две!

 

Да, ладно. Это первое чтение. Да, встречаются помарки, но... Мы вперед всех видим рождение новой истории.

 

Там то ли холодно, то ли жарко... Сведения разнятся...

 

Сорри, писалось на одном дыхании, пусть их, мелких шероховатостей

З. Ы. Хотя нет, поправил

 

@DIYMan, я же не со злости, так, для реалистичности. Если не будет хоть капли критики - все восторги сольются и немного потеряют вкус...

 

От оно чо, Михалыч Ок, буду думать продолжение.

 

Холодно, когда холодно. И жарища, когда жарко. Так что у меня там холодно, в контексте, тыксызыть

 

Я только за, не бывает всё шоколадно, уж я то знаю

 

Вот, пожалуйте, как-то вдруг нашлось

Пробуждение истины

Греющий кричал. Он метался под одеялом, покрытый липким вонючим потом - одеяло то сбивалось в комок, то опутывало его душащей паутиной - все попытки хоть как-то устроиться, до беспамятства провалиться в зыбкую пелену сна не приносили успеха. Уже которую ночь Греющему снились кошмары - языки пламени, скользящие по коже Озябших, в миг вспыхивающие ярким пламенем волосы, тошнотный сладковатый запах горелого мяса, словно вымоченного в каком-то диковинном приторном соусе. Хуже этих картин были только крики - сотни и тысячи проклятий, миллионы лиц Озябших, проносившихся перед пытающимся заснуть сознанием Греющего: все они хотели ему что-то сказать, каждый из них - шевелил губами, выплёвывая какие-то слова. И пусть они и были почти неразличимы за треском пожирающего тела пламени - уж Греющий-то знал, какие это слова и кому они адресованы - ему, да да, ему, Греющему. Ему, кидающему лопату за лопатой уголь в топку в этих странных видениях, в этих кошмарах, хуже которых была только явь, его, Греющего, бытиё - до блевоты противное, выворачивающее наизнанку существование палача.

Греющий подскочил на кровати, как и сотню, пожалуй, раз до этого. Отодрав от тела насквозь мокрую простыню (не проснувшееся ещё до конца сознание тут же услужливо подбросило уголька в топку, и эта простыня пронеслась перед глазами слазящей с мышц пузырящейся кожей), он опустил ноги на пол, покачивающейся походкой доковылял до стола, где ждал дежурный стакан воды, и, залпом опрокинув его внутрь себя, шумно выдохнул. Пора было собираться на работу...

* * *

 

Они пересеклись, как и тысячи раз до этого, у входа в столовую. Как и тысячи раз до, они стояли в длинной очереди-колбасе к раздаточному окошку, ожидая момент приближения к жерлу, из которого, как и тысячи раз накануне, высунется рука с подносом и протянет тысячу раз знакомую дневную пайку. Сегодняшний день, однако, был совсем непохож на тысячи прошлых, канувших в непроницаемую пелену ушедшего времени - сегодня что-то было не так. Греющий, задумчиво разглядывающий носы своих ботинок, густо покрытых угольной сажей, медленно переминался с ноги на ногу, двигаясь в такт очереди, как вдруг что-то неосязаемое заставило его подбросить свой подбородок вверх и оглянуться, чего за ним в последнее время не водилось совсем. Не понимая, что происходит, он начал озираться, скользить взглядом от лица к лицу, от одной пары глаз к другой, перебегая с одних плеч на следующие, оценивая взором то этого очередника, то воон того, в землистого цвета робе. Перед глазами мелькали тысячи лиц, множество пар глаз, устремлённых в одном направлении - в точку перед собой. И вдруг Греющий понял - глаза. Вот что захватило его - глаза. Вот что было странным - взор, направленный за пятнадцать сантиметров вперёд, в точку ровно перед носом, где-то рядом с затылком впередистоящего, словно привязанный к одной точке пространства. И что-то в этой картине было не так, очень не так, совсем не так, как всегда - Греющий задумался об этом, на миг отвлекшись от осматривания очереди, опустив взгляд туда, вниз, к саже на ботинках; через ещё мгновение, чётко почувствовав, как закололо в затылке, Греющий быстро обернулся. И - столкнулся взглядом с невзрачного вида мужичком, в той самой землистого цвета робе. Столкнулся - и понял: вот оно, это "не так". Взгляд у мужичка был живой, карие глаза - наполнены глубиной и смыслом, а ещё - в них была такая же, как во взгляде Греющего, боль. А потом, уже на выходе из столовой, к ним подошёл третий...

* * *

Подкопу шёл второй месяц. Задача была проста - копать. Копать так, чтобы со стороны казалось, что всё идёт, как и прежде. Копать изо дня в день, маленькими порциями, вынося землю в карманах и потихоньку, чтобы никто не видел, рассыпать её тоненьким слоем по поверхности поля. И - сажать, непременно сажать Растущих: с каждым днём работы всё прибывало, и, хотя это и было невыносимо, надо было сажать. Потому что подкоп - ещё не закончен, потому что копать - надо, и сажать - тоже надо, надо лишь затем, чтобы, умыв руки в крови сотен Растущих, спасти хотя бы горсточку - в последние месяцы Садовод думал только об этом. Он работал, как никогда до этого - лопата так и сверкала в руках, Растущие исчезали под землёй день за днём, а подкоп - рос. Садовод не знал лишь одного - надолго ли. Надолго ли хватит его, Садовода, сил и нервов, чтобы стараться не замечать того, что он делает, не слышать всех тех проклятий, которыми осыпают его подопечные - ну не мог же он рассказать им, что они погибают ради спасения совсем неизвестных им будущих Растущих, что ничего объяснять нельзя, потому что с вышки смотрит надзиратель? Вышку Садовод заметил пару месяцев назад, вскоре после пробуждения - так он называл тот самый первый день после странной утренней вспышки. Поэтому всё должно выглядеть, как прежде, и сажать - надо. Лопата сверкнула в очередной раз, и новый ком земли вылетел из ямы, почти готовой принять следующего Растущего...

* * *

 

Ограждающий слушал. В очередной раз, улучив момент, он забежал к камере бородатого мужичонки, чтобы окунуться в странный мир смеси боли с, как он теперь чётко понимал, правдой жизни. Ему было больно - больно каждый раз, когда он слушал. Каждый божий раз у него перехватывало в груди и к горлу подступал тяжёлый горячий ком, да так, что в глазах мутнело. Но он слушал, он заставлял себя слушать, потому что понимал - назад пути нет, он может, и должен - слушать. Он обязан выслушать всё, что способен сказать ему низкорослый бородач, каким бы удивительным или бредовым не казалось произнесённое из шамкающих уст. Пожалуй, несмотря на душевную боль, эти слушанья были своего рода облегчением, катарсисом каждого трудового дня, они могли быть, если подумать, самобичеванием, карой за проделанную дневную работу - Ограждающий продолжал строить. Потому что знал - не получится по другому, он пытался: как-то раз он просто сел на бетонные блоки и просидел так целых полчаса, пока к нему как-то незаметно, словно мышь, не подошёл человек в сером. Что он сказал тогда - Ограждающий не помнил, но точно понял одно: строить - надо, иначе его беседам с Боящимися придёт конец. А он хотел слушать, хотел и дальше - по пять минут в день, всего лишь по пять минут - погружаться в поток слов, пробуждающих в нём способность думать, рассуждать и действовать. Самое главное - действовать: Ограждающий уже давно решил для себя, что продолжаться по прежнему - не может, и он обязан спасти бородача и спастись сам. Хотя бы - бородача, обязательно - этого странного мужичонку, речи которого так легко проникали внутрь души. Его должны услышать другие, думал Ограждающий, кладя очередной кирпич в стену очередной строящейся камеры...

* * *

Они сидели в каморке Греющего - Садовод, Греющий и Ограждающий. Было далеко за полночь, сторожевые прожектора вовсю рыскали по округе, они сидели вокруг буржуйки, попивая остывающий чай, и молчали, глядя на пробегающие там и сям по дровам язычки пламени - зрелище было успокаивающее, только у Греющего почему-то глаза были влажными и тяжёлыми, однако, взгляда не отводил и он. Накануне они в очередной раз обсуждали план - план убийственного спасения, как саркастически заметил однажды Ограждающий, рисуя на обороте своих чертежей схему периметра, расположение вышек и ширину контрольно-следовой полосы. С момента знакомства в столовой прошло достаточно времени, чтобы они поняли - им надо держаться вместе, только сообща они могут достичь хоть какого-то результата. Самым горьким из создавшейся ситуации было осознавать тот факт, что их - всего трое, жалкая горстка людей с проснувшимся взглядом, который, к тому же, приходилось тщательно скрывать на публике, чтобы не привлечь внимание серых. Но трое - тоже сила, заметил тогда Садовод, отхлебнув очередной глоток из чашки. В ту ночь, крепко, по-мужски, пожав друг другу руки, стоя в зыбком свете догорающих дров, они поклялись действовать. И дело пошло.

* * *

 

Сколько надо кирпичей, чтобы укрепить своды растущего в час по чайной ложке тоннеля? Тысячи, и без них никак не обойтись. А если каждый кирпичик - это сгоревший в топке Озябший или закопанный по самую маковку Растущий? Сколько тогда - миллионы, миллиарды, единицы? Сколько стоит один кирпич, и стоит ли он жизни самой малой на свете букашки, самой никчёмной, на первый взгляд, божьей твари? Бородач-Боящийся осуждал Ограждающего, говорил, что всё равно он - пособник. Что его совести уже никогда не быть чистой, что клеймо - на нём, что бы он ни делал. Ограждающий слушал - он по прежнему забегал каждый день в знакомый коридор, чтобы, стоя перед дверью камеры, погрузиться в затягивающий водоворот фраз. Он слушал, внутренне соглашаясь, слушал, уже давно готовый к тому, что их могут вот-вот прервать - из-за угла вдруг покажутся серые и тогда всё, конец. Слушал, держа за пазухой очередной припрятанный со стройки кирпич, чтобы ближайшей ночью передать его Садоводу, передать, ещё на крупицу приблизив момент, которого все трое так ждали. Ждали, не в силах обмолвиться полсловом ни с кем из подопечных, будь то Озябший, Боящийся или Растущий.

* * *

Греющий в очередной раз жёг мешок с помоями, тряпьём и остатками деревяшек. Мешок занимался неохотно, как, впрочем, обычно, но Греющий знал - пусть такая, пусть даже жалкая имитация Озябшего, пусть: значит, ещё один. Ещё один, вернее, плюс один Озябший, которого он проведёт в строящийся туннель, протащит до третьего поворота, затолкает в открывшийся за огромным валуном тупичок и замкнёт на засов дверь. Там, на глубине, окружённые со всех сторон землёй, сидели спасённые Озябшие. И - выкопанные снизу, аккуратно, чтобы не обрушить верхний слой земли, Растущие - Садоводу прибавилось работы, прилетело вдвое, втрое больше, чем обычно - теперь он работал почти без остановки, днём сажая, а по ночам - выкапывая, спасая тех, кто не задохнулся, несмотря на надетый украдкой на голову плотный, пропускающий воздух мешок. И всех приводили сюда - в тупичок у третьего поворота, сразу за огромным гранитным валуном.

Ограждающий понимал - надо терпеть до последнего, и спасти получится только кого-то одного, на большее у него просто не хватит времени: путь до входа в тоннель был неблизкий, и, чтобы пробраться сквозь лабиринт снующих там и сям пятен света с охранных вышек, надо было мобилизовать всё своё внимание. А тут ещё, получается, и за спутником проследить, буквально таща его на своих нервах - нет, двоих ему не потянуть. Бородач? Или та девчушка из восьмой камеры? Или ребёнок из двенадцатой, всякий раз забивающийся в угол, когда слышит его шаркающие по коридору шаги? Или - молоденькая мамаша с недавно вылупившимся грудничком, завёрнутым в старые порванные пелёнки? Ограждающий не знал. Он не знал - сможет ли он выбрать, есть ли оно у него вообще - право выбора, право решать за других, обязанность, которую, не спросясь никого, он готовился взвалить себе на плечи? Сделает ли он однозначно лучше, остановив свой выбор на любом из них наугад, или - стоит прибегнуть к логике при отборе? Или, что самое непостижимое разуму - может, достаточно и кирпичей, может, так будет легче? Он чувствовал - на грани, его здравый смысл почти на грани разумного, ему внатяг эта ноша, практически не по силам - разве кто-то в нормальном рассудке способен добровольно взвалить на себя такую ношу? Ограждающий вдруг ощутил: он не сможет. Но - должен, и - сделает всё так, как надо.

* * *

На ещё покрытой ледяной коркой земле, в полусотне метров вглубь леса от опушки, ломая слежавшиеся вмороженные в грунт сосновые иголки, показался кончик лопаты. Март того года обещал быть тёплым...

 

Вы, Дима, языком владеете прекрасно. И ошибки делаете крайне редко. Но в данном случае всё-таки нужно написать не "самоё" а "самое". См. подробнее тут:
https://ru.wiktionary.org/wiki/%D1%81%D0%B0%D0%BC%D0%BE%D1%91
Надеюсь, простите мне моё неискоренимое буквоедство!

 

Ну что вы, право - я благодарен за саму возможность учиться и узнавать новое, ведь пишу я, если честно, по наитию, и, порой, ошибки неизбежны. Спасибо вам за уточнения.

 

@AlcorVol, Валера, зачет! Я еще не прочитал, написанное Дмитрием-не умею "по диагонали" завтра обязательно а ты уже "работу над ошибками" сделал